20.03.2015 10:33:00Добротолюбие

По сути, ничего сложного: садишься на машину — и вперёд. Едешь к границе — ближайшая к нам точка в двухстах километрах от Ростова, город Донецк. Не тот, который на Украине, — сейчас, наверное, уже можно говорить — на бывшей Украине — а тот, который в России. Заодно есть возможность осмотреть просторы Родины из окна автомобиля: Муром, Рязанская область, Воронеж, Липецк… Тысяча двести км — можно за день проехать. Мы так и делали уже не раз.

В Донецке международный пограничный пункт Изварино. Легендарное место — ещё летом там были бои. Встаёшь в очередь и через несколько часов попадаешь в другую реальность.

В той реальности по улицам ходят бодрые бородатые люди с оружием, вдоль дороги можно увидеть неожиданно появляющийся подбитый танк, в поля лучше не ходить — они заминированы, к тому же с трассы видны хвосты неразорвавшихся бомб — издалека они напоминают дельфина, который нырял, и вдруг вода окаменела. На дорогах то здесь, то там имеются внушительные ямы — в России этим мало кого удивишь, но происхождение ям тут всё-таки другое: это вот от миномёта, а тут был фугас, а особый гул шин на том участке трассы, где можно разогнаться, происходит потому, что весь асфальт располосован танковыми траками.

Периодически навстречу проезжает то БТР, то БМП, а иногда посреди ночи вдруг пройдёт колонна военных грузовиков, полных, судя по всему, весьма опасным грузом. Грузовики идут с мигающими аварийками, друг за другом, и никому не пришло в голову их обгонять — вчера я до-олго ехал за этой колонной, потом какая-то машина позади меня не вытерпела и рванула по второму ряду. Тут же раздалась автоматная очередь: стреляли вверх, но получилось всё равно убедительно… Больше колонну никто не обгонял. Через десять минут колонна свернула с трассы куда-то по просёлочной дороге.

Трассу преграждают блокпосты: обставленные плитами и обложенные мешками с песком. Возле блок-постов висят доброжелательные плакаты: «В случае проезда через блокпост без остановки стрельба открывается без предупреждения». На блокпостах стоят весёлые ребята и просят показать документы. Российского паспорта им вполне достаточно. Если с тобой рядом сидит на правом сиденье встретивший тебя ополченец, которого узнают в лицо, то процедура передвижения существенно упрощаются, тебе улыбаются и машут рукой: езжай быстрей, не задерживаем.

В иных населенных пунктах ты можешь не увидеть следов войны: там, по крайней мере днём, достаточно много машин (хотя пробок, конечно, нет нигде), там попадаются вполне себе модные молодые парни и отлично одетые девушки, словно они случайно свернули с Арбата или, скажем, с Покровки — и вдруг оказались посреди войны. Есть и другие деревни и целые города: которые пришли из кинохроники времён Отечественной войны — там стоят дома с выгоревшими этажами, там на въезде в населённый пункт — в руинах, перепаханный, обесчещенный, унылый, в проломах крыш частный сектор, а в центре — администрации, превращённые в крепости. Но и в этих местах живут люди. Люди, которым голодно, холодно, одиноко. Которые никуда не уехали — оттого, что не хотят или не могут. К этим людям мы приехали.

Добрались на легковой машине — и встали у границы дожидаться двух фур с продуктами и грузовика с лекарствами. Одну фуру закупил нижегородский градоначальник, две другие машины мы закупили на собранные сердобольными россиянами средства. Пройдя границу, разгрузили всё это в Луганске на складах — и тут же, раскрыв списки, начали работу. Три детдома в Луганской области, три детдома в Донецкой. Больницы, интернаты, школы…

Знаете, вот заезжаешь в детдом — всё вроде бы то же самое, что и в России: игрушки, кроватки, детки спят. Но вдруг воспитатель указывает на окна:

— Вот мы как смогли закрыли их матрацами, потому что наш детдом стоит на дороге к донецкому аэропорту и несколько раз бомбы разрывались у нас во дворе…

…дети сладко спят, на окнах — матрацы…

— Вот след от осколка, — показывает подоконник заведующая.

После объезда организаций посещаем частные адреса — около сотни фамилий тех, кто особенно остро нуждается в помощи: старики, инвалиды, больные хроническими заболеваниями, неполные семьи, многодетные семьи. Хорошо ещё, если есть телефон — тогда хотя бы можно созвониться. Хуже, когда только адрес.

Совсем плохо, когда адрес есть — ты приезжаешь, а там руины, и дома нет. Про такие истории я читал в советских книгах про Великую Отечественную. Теперь мы сами оказались внутри этой книги.

Чтобы проехать в Дебальцево, надо переезжать высокий мост через железнодорожные пути. Минус моста в том, что его бомбили и в одном месте больше трети моста обрушено. Другой дороги мы не знали, я, даже не вылезая из машины, чтоб не напугаться, решил проехать по оставшемуся фрагменту трассы. Колёса шли в пятнадцати сантиметрах над обрывом, у меня есть забавное видео всего этого, потом поделюсь…

Нашли человека, которому просили завезти подарки — всё отдали и двинулись назад. Хотели избежать пути через злосчастный мост, но другого пути не нашли, пришлось ещё раз прокатиться рядом с пропастью.

Как встречают те, к кому мы приезжаем? Не «почти всегда», а именно что всегда люди удивлены и радостны. Улыбаются и бесконечно благодарны, что кто-то их помнит. Всегда провожают до ворот или, если городской дом, до улицы — и всё пытаются понять: кто же прислал их адрес или телефон, откуда такие нежданные сюрпризы? Мы не записывали, кто присылал адреса. Кто-то присылал. Если это был адрес старика или бабушки — и провожать нас у них не было сил, — они выходили в подъезд, и пока мы спускались с третьего или там пятого этажа, они вослед всё это время, насколько хватает сил, кричат:

— Спасибо, храни вас Бог, ребята! Спасибо! Спасибо!

Обо всём этом лучше ничего не думать, потому что если будешь думать — может расколоться голова, и слёзы, которых не было на твоём лице четверть века, а то и больше, вдруг навёртываются…

Часто бывает так: завезёшь кому-нибудь посылку (продукты, элементарные лекарства, если маленькие дети — памперсы, которые тут ужасно дороги; немного украинских денег, немного российских, которые люди, как правило, не меняют сразу, а берегут на «чёрный день» — хотя, казалось бы, куда черней) — так вот, отдаёшь посылку, а у подъезда стоит молодая мама с ребёнком или бабушка — и предельно скромно они спрашивают: «А вы только им привезли?»

«Нет, конечно», — отвечаем — а как иначе можно ответить? И раздаём всё, что есть.

Ехали вечером по улице, вижу, идут четыре мамы, все с маленькими детьми. Остановился, спрашиваю: дорогие мамы, вам гуманитарка нужна? Они говорят: очень нужна. В итоге выгрузили им что было и поехали обратно на склады за продуктами и прочим.

Общался с одной девушкой местной. Живут одной семьёй: она с месячным ребёнком, мама её и дедушка. Мама получает 200 гривен в неделю — это на наши деньги 400 рублей.

— Всю войну здесь были? — спрашиваю.

— Да, — говорит, — дедушка сказал, что никуда не поедет, и мы остались с ним.

— А муж, — говорю, — где? Отец вашего ребёнка?

— А он уехал в Ростов и там живёт. Прекрасно себя чувствует.

Я так хотел бы на этого парня посмотреть. У него месячная дочка живёт на войне, а он живёт в Ростове. Славный парень, наверное. Девушка эта, молодая мама — замечательной красоты. Иногда ничего не понимаю в этом мире.

Зато в Краснодоне в частном секторе долго искали нужный адрес — наконец нам навстречу вышел приветливый, уставший и чем-то неуловимо прекрасный мужчина в сопровождении шести детей, все его. Спрашиваю: вам памперсы нужны? Он говорит, скромно и чуть застенчиво улыбаясь: «Да, мы седьмого ждём. Бог спасает». Многодетные православные семьи стараются держаться вместе, живут, в сущности, общиной — это меня удивило и обрадовало.

В Брянке, есть такой городок в Луганской области, глава местного прихода организовал кухни и горячее питание для всех желающих — мы привезли ему полную «ГАЗель» продуктов; он ещё просил книг — книги тоже завезли. Подобные вещи организуются не только там: во дни печали и разора всякий раз неожиданно выясняется, что Церковь — какой бы скепсис по этому поводу ни изъявляли прогрессивные скептики — служит силой организующий и защищающей.

…спустя почти две недели разъездов по перепаханным дорогам и растоптанным городам вернулся домой, в Нижний Новгород, с дороги лёг спать, проснулся уже через час в ужасе: куда-то не успел заехать, надо срочно подниматься — где-то ждут, то ли в Ровеньках, то ли в Макеевке, и вообще, чёрт, где я нахожусь, что это за место? Минуту тёр виски, чтобы в себя прийти. Когда пришёл в себя — легче не стало.

Есть такое слово — добротолюбие. Не уверен, что оно было главным в минувшем году, и не думаю, что будет главным в будущем. Но наряду с такими понятиями, как «честь», «мужество», «бесстрашие», «воля» — которые так неожиданно и чётко прозвучали в последнее время, — надо не забывать это слово. Его звучание, его смысл. Иначе зачем мы вообще здесь.