20.05.2014 10:33:00Повзрослел

    Сначала было село. Дитятки. На границе зоны отчуждения. Люди есть. Чаще — пожилые. Молодые — сваливают подальше. Старик рассказывает, как через дыры в ограждении из колючей проволоки перелезают в 30‑километровый радиус чернобыльской зоны и добираются до города. «Зачем?» — спрашиваю. — «Помолиться, — отвечает. — В церковь. Да и рыбу половить…» — «Вы ловите рыбу в зоне отчуждения?» — «Ну да», — как-то недоверчиво и косо на меня смотрит. — «А не боитесь, что она зараженная?» — «Да не, — говорит. — Это раньше на ней были какие-то красные шарики на боку. А сейчас уже нет. Поэтому че ее не есть-то…»

    «Действительно», — подумал я тогда, скривив морду от того, что представил рыбу с шариками.

    Мы проехали КПП. Редко проезжали машины. Встали около таблички с Чернобылем. Сфотографировались, пытаясь дышать неглубоко в себя. Почему-то думали, что если дышать глубоко, то радиация вместе с кислородом обязательно осядет на дне легких. Поэтому и дышали немного.

    В Чернобыле было спокойно. Тихо и мирно. Люди работали. Жили. В городе есть все, за исключением: роддома, стационарной больницы, школы (находиться детям до 16 запрещено), загса, военкомата, ночного клуба… Остальное есть все. Счетчик Гейгера спокойно висел на поясе, показывая 50–60 микрорентген. Спокойное облучение было прервано моим коллегой, когда он перелез через ограждение к выставочной технике, которая во времена катастрофы убирала самые опасные радиоактивные элементы, и поднес к ней счетчик. Тот заверещал громко. Коллега отскочил. Уставился в цифры. «Сколько?» — «450 микрорентген». — «Ну, это еще нормально».

    Мы проезжаем очередной КПП и въезжаем в 10‑километровую зону отчуждения. Вот тут уже чувствуется все… Чувствуется невидимая смерть. Везде таблички «Рыжий лес». В этих местах запредельный уровень радиации. Некоторые села находятся полностью под землей — их закопали, потому что запредельная радиация.

    Город Припять. Советский Союз. Плакаты. Таблички. Некогда идеальный город — в Припяти приехало жить и работать очень молодое поколение. Средний возраст — 25–30 лет. Это была коммуна веселых и жизнерадостных людей. Оазис советской эпохи.

    В парке встречаем гида с парнем-датчанином, IT-специалистом. Приехал на экскурсию. Говорит, что в жизни нужно увидеть это. Это из незабываемого. Это делает тебя взрослее.

    Стою и смотрю на чертово колесо, которое так и не прокатило ни одного человека — не успело. Жарко. Мы раздеваемся до маек. Уже все равно.

    Гнетет все. Молчим. Молча ходим и смотрим. Так же безмолвно садимся в машину и едем к НЕЙ. Атомная станция огромная. Вокруг каналы воды, необходимые для охлаждения реакторов. Теперь в ней огромное количество рыбы. Сомы. Поднимаемся на мост. Смотрим на огромных рыб. И тут приплывают они — штук шесть-семь двух-трехметровых сомов. Идем к третьему и четвертому реакторам. Вот он. В старом саркофаге. И он уже живой. Знаете, было чувство, что он, унесший столько жизней, перестал быть просто грудой бетона. Он стал живым. Рядом строят новый саркофаг. Стоит, блестит на рельсах, чтобы, когда будет готов, заехать на энергоблоки и полностью накрыть их. Финансирует весь мир.

    Вокруг спокойным шагом, в майках без особой защиты, ходят рабочие. Не боятся. Уже ко всему привыкли.

    Мы выходим в прямой эфир нашего канала «112 Украина» и предлагаем депутатам, когда они в очередной раз будут проводить заседания по поводу Чернобыля, проводить их тут, под самым реактором. Чтобы чувствовали ответственность перед этими людьми. Перед страной.

    Фотографируемся со счетчиком Гейгера в руках на память. Ловим очередные 500 микрорентген и едем дальше. К мосту Смерти. В момент взрыва произошел хлопок, как от бутылки шампанского. И занялось багровое красивое зарево. Лучше всего его было видно с моста. Вот на него и собрались в огромном количестве люди. Все они погибли в ближайшее время. С тех пор мост называют мостом Смерти. Мы стояли на мосту. Смотрели на реактор, как те ребята, которые были нашими ровесниками.

    Всю оставшуюся дорогу в Киев мы молчали. И приехав на телеканал, практически не делились впечатлениями. Не могли. Мы опять повзрослели.