23.04.2012 10:10:00Пока они есть

Я был в Израиле. Как-то вечером жена сказала: «А полетели утром в Иерусалим?» Мы и полетели. Так я понял, что Иерусалим сам решает, когда тебе в него надо. И мы гуляли в нем. Смотрели, трогали, пытались поймать святость мест, не замечать надуманную и коммерциализированную святость.

Я был в Иране. Как-то днем мой друг Егор Бенкендорф сказал, что иранский комитет телевидения и радио приглашает нас к себе для переговоров. Мы с радостью согласились. И вот мы в Тегеране. Я спрашиваю у нашего нового друга-гида армянина Хамеда: «Слушай, а женщинам можно водить автомобиль?». Он повернулся на меня удивленно с первого сиденья автомобиля и ответил: «Ну да, а чё нет»?». «Ну кто вас знает! А сколько у тебя жен?», — не останавливался я. «Одна», — ответил Хамед. «Слушай, ну хотя бы паранджу они носят?» — я не сдавался. «Хиджаб носят», — улыбаясь, ответил Хамед. Тут я успокоился, хоть что-то они делают из того, что мне информационная пропагандистская мировая машина успела заложить в голову.

Я много раз видел Крестный ход вокруг храма Гроба Господня в Иерусалиме. Всегда хотелось быть внутри этого эмоционального шествия. И тут уже все зависит от тебя: в кого ты веришь, во что ты веришь, и зачем ты здесь. Я стою в огромной очереди в храм. Я захожу в него. Я стою на коленях. Секунд двадцать — не больше — очередь огромная. Но я успеваю подумать. Успеваю ухватить ту мысль, которая навсегда ложится в твою душу и сердце. И становится спокойно от того, что при всей индустрии вокруг храма, святость и твоя идентификация в ней существует — передо мной проносились чувства, испытанные во Владимирском Соборе и Киево‑Печерской Лавре. Сейчас, когда я стою на коленях во Владимирском Соборе или Киево‑Печерской Лавре, то чувство всецело поглощает меня, добавляя святость храма Гроба Господня. Умиротворенность и спокойствие.

В Иране мне повезло кроме промышленной столицы Тегерана слетать и в старый город — Исфахан. Красивейший город арабской культуры. Нам показали новый иранский мультфильм в 3D, меня поразило качество, и я спросил: «Кто его сделал?». Пригласили двух молодых девушек, которые намного больше меня разбираются в современных технологиях. Мне стало стыдно за то, что еще вчера я интересовался, можно ли им водить автомобили. Женщинам в Иране можно все. Внутри семьи они — главные. Они управляют мужьями, а многие из них признавались, что они — «подкаблучники». А по вечерам большими семьями они все выходят в парки, расстилают ковры, раскладывают еду, кушают и радуются жизни. Такого я не видел ни в одной стране мира. Я смотрел на все это через призму информационного потока о них. Я, признаюсь, считал их опасными, жестокими. А получил народ, далекий от этого. С теми же самыми семейными ценностями, что и весь мир. Я не верю, что они хотят войны. Хотят убивать и умирать.

Я люблю старые города, хотя они везде проработны для туристов. Меня это не смущает. Мы гуляли по старому городу Иерусалима, и он отличался от остальных. Четыре культуры, четыре мира: Христианский квартал, Мусульманский квартал, Еврейский квартал и Армянский квартал. Разные народы, живущие вместе. Я смешно торговался с ними за сувениры, спорил и уступал. Точно так же, как и в Иране. Я обедал в самых дешевых и самых вкусных семейных забегаловках, как и в Иране. Я смотрел на них и видел страх перед Ираном, абсолютную запуганность. Я смотрел на иранцев и видел то же самое. Оба народа были в состоянии ожидания перед сложным путешествием, когда чемоданы собраны, но выходить из дома еще рано. Они все ждут. Понимают, что началом войны станет какой-нибудь идиотский поступок. Типа того, что послужил началом Первой мировой войны. И они все ждут ее начала, многие абсолютно не понимая — зачем она будет и почему. Это ужасно.

А если она начнется — будет очень страшно.