25.04.2011 13:34:00Учитель словесности

Дмитрий,
хочу поговорить с вами о любви.

О,
это моя тема!

Сначала
о вашей неразделенной любви -  к
телевидению. Недавно закрыли вашу телепрограмму «Картина маслом». Почему?

Мне
просто сказали: «Спасибо, но мы меняем формат». А для меня нет ничего более чуждого,
чем понятие формат, это тоталитарное понятие, я существую между форматами.
Поэтому мои работы на телевидении были всегда разовыми, маргинальными. Проект
«Картина маслом» был для меня перманентным страданием: культурные темы были
закрыты по рейтинговым причинам – никто не хочет смотреть про культуру,
политика не вполне закрыта, но строго регламентирована – этих зовем, этих не
зовем. Остаются так называемые общечеловеческие темы: «существует ли
бессмертие?», «а не еврей ли вы?».  Долго
этим заниматься было невозможно.

Для
вас принципиально видеть себя в «ящике»?

У
меня дома вообще нет телевизора, поэтому своего лица в «ящике» я не вижу. Для
меня это даже не способ зарабатывания денег, меня кормят две вещи – книги и
школа.

Вы
до сих пор работаете в школе?!

Сейчас
я - нормальный преподаватель хорошей московской частной школы, в разных местах
я преподаю с 1992 года.

То
есть вы хотите сказать, что сейчас в Москве учитель зарабатывает больше
телеведущего?

Не
больше, но это сопоставимые цифры. Работа, которая в кайф, в зачет жизни не
идет, она из жизни вычитается. Те дни, которые я в школе, в зачет жизни не
идут, потому что там я счастлив. А мне за это еще и платят!

Тогда
следующий вопрос - о любви к детям. Неужели такая долгая работа в школе ее у
вас не отбила?

По-моему,
хорошо сказал редактор журнала «Директор школы» Константин Ушаков: «В идеале
учитель не должен любить детей – это отвлекает его от основного занятия». Когда
учитель любит детей, он балансирует на грани сектантства, он начинает
домогаться их ответной любви, вступать с ними в дружеские отношения. Я люблю не
детей, а диалог с ними. Они воспринимают литературу, как будто это было
написано вчера, они впервые читают «Войну и мир», «Мастера и Маргариту».

И
вы смотрите на классику их глазами?

Это
дает некое обновление взгляда, ты абсолютно выпадаешь из современного
контекста, политика уже не колышит, ты погружаешься в Аркадию русской
литературы, в Эдем грамматики.

Вы
сказали, что работаете в частной школе. Наверное, ваши ученики – пафосная
золотая молодежь.

Нет,
это тот же средний класс, что и я. Там учатся дети Тани Лазаревой, Александра
Любимова. Кстати, любимовский сын - типичный «камчаточник»: сидит, уткнувшись в
какой-то гаджет, и вдруг такое выдаст, что всех буквально убьет.

Вы
разрешаете ученикам на уроке тыкать в гаджеты?

А
как им это запретишь! Мой принцип простой – пей, да дело разумей. Одна
эпатажная девочка любила на моем уроке достать фляжку коньяка и посмотреть, как
я буду реагировать.  Я ей говорил: «Если
ты в этом состоянии сможешь отбарабанить тему – ради бога».

И
вы бы ей позволили пить коньяк?

Там
был чай. Если бы она на самом деле хлебнула коньяка, ее бы вынесли из класса.
На их шутки надо отвечать шуткой, а не криком. Если тридцать человек захотят
сделать вашу жизнь невыносимой, они сделают, для них это не проблема.

Работа
в школе не мешает вашей писательской деятельности?

Нет,
многие мои статьи выросли из разговоров с учениками. Меня в «Комсомолке»
недавно попросил дать им тему – сравнить какого-нибудь литературного героя с
поп-звездой. Так один написал такое сочинение «Киркоров и Раскольников»!

Это
об их нападениях на ни в чем неповинных женщин?

Нет,
про их внезапные помутнения сознания. Современные дети очень не похожи на нас,
у них огромный опыт чтения триллеров, паранормальной литературы, женской
беллетристики. Я как-то дал им задание продолжить «Преступление и наказание», и
один мальчик написал гениальную работу, которую я потом напечатал в «Новой
газете»: Раскольников возвращается с каторги и устраивается сам работать
следователем; и выясняется, что он убил старуху не по идейным соображения,
просто он был оборотень – каждый раз в полнолуние он идет убивать старух. А
одна девочка написала пятый акт «Вишневого сада» - приходят большевики и весь
сад пускают под картошку; тут выходит призрак Фирса и говорит: «Нас погнали и
вас погонят». Гениально!

Наверное,
дети уважают вас за то, что вы – не какая-то «мариванна», а Дмитрий Быков.

Они
меня не читают и не видят по телевизору. Уважают они меня не за это. Когда я
захожу в класс, у меня есть пять минут, чтобы завоевать их уважение, иначе они
начнут плевать в  меня жвачкой. И эти
пять минут надо использовать так, чтобы остальные сорок они уже сидели и
слушали. Я могу заставить себя слушать любой, даже самый бандитский класс.

У
вас есть какой-то секрет?

Есть
– я начинаю говорить с ними на языке, который не всякий аспирант-филолог
поймет, употребляю слова типа «хронотоп», «метапсихоз», «мета-роман». Сначала
им становится интересно, потом эта методика погружения срабатывает, и ко
второму уроку они уже поддерживают общение и начинают себя за это безумно
уважать.

Сейчас
вы буквально разрываетесь: книги, журналы, телевидение, Интернет, школа... Вы
так любите работать?

А
кто сейчас живет иначе? Мои знакомые журналисты - Андрей Колесников, Юлия
Латынина, Григорий Ревзин, Ирина Петровская - все занимаются двумя-тремя
сферами, иначе просто физически не выживешь.

Ваша
работа - постоянно делиться умными мыслями, но ведь, чтобы их родить, обдумать,
нужно время, а у вас его нет.  Или вы
пишите уже на автомате?

Я
живу в тонусе, все время что-то думаю, постоянно занят про себя решением
какого-то вопроса, блуждаю по каким-то лабиринтам – во время еды, во время
прогулки с сыном, выгуливания собаки, езды на машине...

Еще
одна важная тема – любовь к женщине. У вас, как у писателя, есть Муза?

Как
писатель, я пятнадцать лет тщетно пытаюсь понравиться Лукьяновой (Ирина
Лукьянова – писательница, жена Дмитрия Быкова – примечание редакции). Я же
ее полюбил по ее прозе. «Она его за прозу полюбила!» (смеется). А потом она и в
жизни оказалась ничего.

Но
как мужчина-то вы ей нравитесь?

Как
мужчина, боюсь, что да. Как мужчину она меня лучше знает, чем как писателя. Она
меня читает, конечно, но ей это не близко. Поэтому она для меня не то чтобы
Муза, она вечный стимул написать как-нибудь так, чтобы ей нравилось.

Неужели
она так вам и говорит: «Мне не нравится»?

Она
говорит: «Ну что это! Ну зачем это!». Она – правильный, добрый, веселый
православный человек, у которого на все вопросы есть веселые ответы, у нее
огромный круг общения – они вместе собираются, помогают неимущим, обсуждают
детей, опекают больных, живут правильной доброй жизнью. А рядом с ней я – такой
дисгармоничный человек, который претерпевает мир, как претерпевают бедствие,
которого все уязвляет, который всем недоволен, который всегда страдает от
неразрешимых вопросов, который будит ее по ночам с криком: «Бессмертия нет!».
Но это для меня интересный процесс – вы попробуйте пожить с душевно здоровым
человеком!

Так
у вас идеальный случай – вас объединяет любовь.

В
большой степени - да, любовь, но она не мешает нашей разнице в мировоззрении.
Меня раздражает, что она так гармонична, меня бесит ее гармония.

И
последний вопрос к вам, как к к преподавателю словесности - вспомните
литературный пример идеальной любви.

Есть
гипотеза, ее кстати когда-то защищал Луначарский – что вместо Шекспира все эти
великие пьесы написал английский аристократ Рейтлинг с женой. Мне нравится
думать, что весь Шекспир написан двумя надломленными озлобленными людьми,
которые еще, как утверждает апокриф, жили платонически.

Так
Гамлет – женщина?!

Гамлет,
конечно, не женщина. Но у Шекспира очень много женского, и уж, конечно,
характер Дездемоны, с ее подспудным мазохизмом, стремлением к гибели, не  мог написать мужчина. Для меня это случай
идеальной любви – два человека мучили друг друга, но написали гениальные пьесы.

Возможно,
это ваше с женой будущее?

Слава
богу, у нас с ней не платонические отношения.

Благодарим за помощь в
организации интервью проект «Еда и культура».