27.05.2019 15:50:00Летнее чтиво 2019

Ангел

Аркадий любил вырезать из газет и журналов понравившиеся фотопортреты и наклеивать их на стену над письменным столом. Это были лица не только знаменитостей, но и рядовых представителей человечества, попавших в объективы камер по информационному поводу или ради удачно пойманной композиции. Когда глаза уставали от ноутбука, с которым Аркадию как программисту изо дня в день приходилось устанавливать долгий визуальный контакт, можно было перевести взгляд на стену, чтобы калейдоскоп живых образов вернул зрению неторопливую волю и право выбирать. Известные персоны из области искусства, политики и спорта в соседстве с обладателями обычных профессий, умилительными детьми, просветленными стариками или заботливыми домохозяйками создавали теплую атмосферу общности, которой лишало отрешенное погружение в холодный расчет. Коллаж на стене дополняли и вымышленные персонажи — плоды буйной фантазии художников, ищущих свободы от тесных форм подчас такой назойливой данности. В этих полулюдях-полузверях таились недостающие фрагменты мозаики, из которой будто бы в противовес устоявшемуся порядку вещей живописцы слагали свой богатый внутренний мир.

Как-то в руки Аркадию попался очередной глянцевый журнал, где среди пестрых иллюстраций он наткнулся на старинную картину, являющуюся достоянием одного из художественных музеев Европы. Со страницы издания на него смотрел ангел, вышедший из-под кисти несколько веков назад. Античная красота и правильность пропорций делали это полотно поистине воплощением вселенской гармонии. Ангельский взгляд получился настолько неземным, что так и тянуло угадать точку, на которую он направлен, чтобы в очередной раз ошибиться и поддаться мысли о безграничности пространства и времени. Аркадий не был религиозен, но его тонкая и до некоторой степени мнительная натура нуждалась в каких-либо, даже едва уловимых, знаках судьбы, не требующих логических объяснений, где ответы лишь обнаруживают новые тупики. В повседневности, кажущейся рациональной, однако раз за разом дающей сбой (по типу недоработанной компьютерной программы), хотелось хоть что-то привносить извне спонтанно и бессознательно, словно кислород. И вот появилась робкая возможность.

Будничный день выдался погожим, и Аркадий вышел из дома, чтобы прогуляться и заодно купить в магазине продукты. Мысли в голове под метроном шагов превращались в музыкальную фразу. Хотелось идти, насвистывая, словно по пологому бережку, ведь улица от наводнивших ее людей и машин походила на весеннюю реку в канун половодья. По этой реке будто большой теплоход медленно двигался рейсовый автобус, испытывая трудности из-за образовавшихся заторов, вполне привычных в это время дня. Перед глазами Аркадия, остановившегося, чтобы перейти дорогу, проплывали лица пассажиров, прильнувших к запотевшим окнам. Вот куда-то едет молодая девушка, едва заметными движениями головы поддакивающая ритму, который взяли музыканты в ее наушниках. Вот, как бы оценивая обстановку, осматривается по сторонам сурового вида военный. Вот…

Автобус набрал скорость, ринувшись в образовавшуюся брешь, но и доли секунды хватило, чтобы образ человека, сидящего у последнего окна, прилип к сетчатке Аркадия. Сознание прострелила неожиданная, безумная, но такая явственная мысль: да это же — то самое лицо! Глаза столько раз освобождались от таблиц и формул при взгляде на него, что ошибиться было уже невозможно. Но как… Существует множество преданий о встречах людей с ангелами, о них повествуют христианские тексты, однако там столько торжественности и духоподъемного пафоса, а тут — мимолетная обыденность. Аркадий смотрел вслед удаляющемуся автобусу, и в какой-то момент ему показалось, что серые фасады однотипных домов озарились вспышкой света (хотя, возможно, это было лишь выплывшее из облаков солнце, давшее блик в витринах).

По пути обратно домой насвистывать уже не хотелось, хотелось поскорее взглянуть на стену, увидеть его, свериться. По квартире гулял сквозняк. Видимо, незакрытую форточку распахнул ветер и проник в жилище. Порыв смел со стола какое-то количество бумажных листов, и теперь они, как большие и беспомощные птицы, тщетно пытались при каждом новом дуновении взлететь с пола, взмахнув единственным крылом. В ворохе бумаг лежало несколько сорванных журнальных вырезок (скорее всего, те, на которые клей был нанесен в недостаточном количестве и неравномерно). Но среди них изображения ангела не было. Не было его и на стене. Аркадий тщательным образом осмотрел все вокруг — поиски результатов не дали. Он встал у раскрытой настежь форточки, и голубой квадрат небосвода поглотил брошенный в него взгляд. Воздух, поступающий в комнату, казался каким-то особенно свежим. Оттого ли вместо сумрачного слова «мистика» с губ сорвалось «чудеса», звучащее снова легко — словно в детстве…

Аркадий долго не мог уснуть, в темноте сгустком света проступало лицо ангела. И все же тишина убаюкала, дав, наконец, покой. Сквозняк по-прежнему приносил дыхание неба, ведь на ночь форточка так и осталась незапертой. За пеленой глубокого и безмятежного сна нельзя было расслышать, как тихонько скрипнули ее петли, впуская внутрь что-то необъяснимо чистое…

«По ту сторону снов»

Путешественник 

(отрывок из повести) 

Итак, мои путешествия… Идея совершать их, никуда не уезжая из города, пришла мне в голову случайно. Как-то раз после работы я решил пройтись по центру. Был ранний октябрь, туристы сновали по улицам, но их было значительно меньше, чем еще месяц назад. Дул влажный пронизывающий ветер. По Фонтанке шли маленькие прогулочные теплоходики. «Последние экскурсии в сезоне, — подумал я, — скоро вода покроется льдом, и реки замрут». Люди на теплоходиках сидели под разноцветными пледами, жались друг другу, но не прекращали фотографировать все, что попадало в их поле зрения. Туристы. А я так никогда и не побывал в этой роли. Не бывал на экскурсиях. Не фотографировал достопримечательности. Не жил в отелях. Единственный раз в своей жизни я собирал чемодан тогда, когда мы семьей покидали Дзержинск. Тогда же я в первый и в последний раз ехал на поезде. Все это было до того, как я увидел страшную аварию из окна своего нового дома. Тогда еще мечта о путешествиях была горячей и вполне осуществимой. Питер. Даже тебя, мой красавец, я так и не смог познать по-настоящему. Работаю в центре, живу на окраине. Езжу от точки до точки. Каждый день одно и то же. Завидую тем, кто приезжает к тебе специально. Полюбоваться тобой. Познакомиться с тобой. Поплакать над тобой…

Я медленно шел по тротуару, незаметно погружаясь в осенний сплин все глубже и глубже. И тут мне в голову пришла мысль, которая перевернула всю мою жизнь. А почему, собственно, и я не могу путешествовать по Питеру? Что я о нем знаю? Ровным счетом ничего. Ну был в Эрмитаже один раз, когда только из Дзержинска переехали, да пару раз посетил Русский музей: один раз с родителями, один раз в университете, когда преподаватель по культурологии вместо лекции повела весь наш курс в музей. Это все. Самому дико. Но больше в Питере я не видел решительно ничего. Ну излазил весь Невский вдоль и поперек, потому что наше агентство на нем находится и потому что, когда наша семья только переехала в Питер, мама таскала нас с отцом по выходным гулять по нему. Да и вообще жить на окраине Петербурга — это значит не жить в Петербурге. Обычный спальник, такой микрорайон может быть в любом другом городе. Кроме Дзержинска, мне сравнивать, конечно, не с чем. Но и Дзержинска вполне хватает. А я хочу в Питер! В настоящий Питер! Я хочу путешествовать по нему, фотографировать его, познавать его. Как один из этих счастливчиков, которые именуются путешественниками.

Недолго думая, я решил претворить свои мысли в реальность. И первое путешествие по Петербургу я наметил уже на ближайшие выходные. Я твердо решил, что не буду ограничиваться простым посещением музеев или прогулками по малознакомым улицам. Я стану настоящим туристом. То есть соберу дома сумку, возьму деньги и документы, забронирую через интернет хостел и уеду. Уеду на весь уик-энд. Буду жить в хостеле! Впервые в жизни. Буду свободным, буду счастливым. Я буду путешественником.

Родителям я, конечно, не рассказал о своей идее. Не знаю почему, но я сразу решил, что ни они, ни любой другой человек на всей Земле не сможет понять меня. Я сказал, что в эти выходные Владик Туманов (мой университетский друг) приглашает меня к себе в гости. Вообще-то я не отличался любовью к ночной жизни и похождениям к друзьям, поэтому родители насторожились после моего сообщения. Но я ответил им, что я давно взрослый (на тот момент мне было уже двадцать четыре) и что спокойно могу позволить себе переночевать у друга, пообщаться с ним на интересующие нас темы и вообще отдохнуть в законные выходные). Мать и отец не были довольны моими доводами, но препятствовать не стали. Мама лишь сказала: «Надеюсь, ты не станешь заниматься подростковыми глупостями, ты уже большой мальчик». «Не стану, мама», — ответил я, после чего взял свою сумку и ушел.

Ушел в сырой питерский октябрь. В кармане был паспорт с дзержинской пропиской, на плече — спортивная сумка с вещами, необходимыми в коротком двухдневном путешествии. Я сел в автобус, потом в вагон метро и своим обычным маршрутом добрался до центра города. Но нет, теперь это был не мой обычный маршрут. И ехал в автобусе и метро не замухрышка Матвей Синичкин. В свое первое путешествие ехал свободный человек, человек, решивший распахнуть для себя мир, задумавший сломать все преграды и осуществить свою детскую мечу. Сердце в груди колотилось быстро и громко. Я был взволнован и счастлив.

Заезд в хостел, который я забронировал, был назначен на 13:00. Ровно к этому времени я подошел к улице Марата (я решил поселиться в самом сердце города, как настоящий турист). Хостел располагался по соседству с пекарней. Из нее шел потрясающе вкусный запах свежеиспеченного хлеба. Мне захотелось купить хотя бы одну маленькую булочку. Но я сдержался. Сначала нужно заселиться, а уже потом отправиться хоть в пекарню, хоть в любое другое место, куда душа пожелает.

«Родные крыши» 

«На закате»

Сатори

(отрывок из романа)

Я ожидал увидеть совсем спившегося человека, но дверь домика мне открыл крепкий, бодрый мужичок из тех, кого называют «молодыми пенсионерами». На нем были спортивные штаны и майка без рукавов. Мускулистые руки выдавали спортивное, а простенькая татуировка на предплечье — армейское прошлое.

— Здоров, — кивнул он, как старому знакомому, и протянул волосатую лапу. — Вова.

— Илюха, — ответил я в тон ему.

Телевизор оказался не таким уж и громоздким. Дотащу как-нибудь.

— Ты радиолюбитель? Телевизор тебе куда — на детали разобрать?

— Нет, смотреть буду.

Вова не удивился. Получив вознаграждение, он заметно оживился и подмигнул:

— Будешь, что ль?

— Не пью алкоголь.

— Спортсмен?

— Да. Фитнес-тренер. Индивидуальные тренировки, консультации.

— А. Уважаю. Сам — разрядник по боксу. Был когда-то… Ну хоть чаю-то будешь, на дорожку? С медом.

Я согласился. Не нужно отвергать то, что предлагают от чистого сердца. Первое, что бросалось в глаза на маленькой кухоньке, — обилие самодельных полочек в самых неожиданных и, по всей видимости, удобных для хозяина местах. На полочках — крупы, рожки, соль, приправы, всё — в маленьких, стеклянных, аккуратно подписанных баночках. Вова мастеровит, любит порядок и в готовке знает толк. А еще ему скучно, поэтому и попивает. Впрочем, мое подношение он убрал в холодильник (маленький, допотопный, но живой). Некий своеобразный этикет запрещал Вове употреблять алкоголь в присутствии непьющего человека. Куревом в доме не пахло. Видимо, голос у Вовы хриплый от природы.

— Смысла не видишь? — спросил он, наливая чай из настоящего самовара. — А если в компании?

— Я в основном общаюсь с людьми моего круга. У них другие интересы: спорт, йога, ЗОЖ. Пьянствовать сейчас неактуально.

— Неактуально… — повторил хозяин, вслушиваясь в это слово. — А если, например, друг тебе скажет: выпей, или я тебя не уважаю?

— И на фиг нужен такой друг?

— У тебя друзья вообще есть?

— Хороший вопрос… — я задумался. — Я общаюсь со многими людьми, но так, чтобы близко — нет, да и зачем? Я скорее одиночка. Когда знаешь, что тебе никто ничего не должен — тогда и жить легче. И тем более не надо ни к кому привязываться, это тормозит развитие личности. Двадцать четыре часа в сутки находиться в обществе людей — это не для меня. К тому же я не люблю, когда мной ­командуют, поэтому работаю сам на себя. Правда, есть одно исключение… мы с моей девушкой на два месяца поедем в летний лагерь работать — но это особый случай. Там природа отличная и ребята хорошие. И всегда есть возможность уединиться.

— Вот оно, — кивнул Вова. — «Мне нужно». «Я не люблю». У вас, у молодежи, все вокруг вашей персоны крутится. Думаешь, ты такой особенный?

— Все люди особенные.

— Вот-вот. Все особенные, и каждый в свою сторону тянет. Я только недавно заметил — какое-то новое поколение народилось. Вообще не такое, как наше. Да даже не знаю, с кем сравнить. Непонятное какое-то, не от мира сего, как инопланетяне какие-то. С внуками общего языка не могу найти, парни твоего возраста. Живут так, будто им на все наплевать, чисто себе в удовольствие. Я бы понял, если бы они бухали с утра до вечера, в мое время тоже такие были. Так вот именно что не пьют. Тоже за здоровый образ жизни и тоже как ты: говорят, что ни к чему не надо привязываться. Не надо жить на одном месте, не надо создавать семью, искать постоянную работу… Родина, дружба, верность — для них всё это пустые слова. Нет, самое странное: они не эгоисты какие-то, не моральные уроды, а просто… другие. В другой системе координат живут.

— Это общемировая тенденция. Даже термин есть: поколение Сатори. То есть пробудившиеся. Люди начали потихоньку просыпаться и освобождаться от условностей.

— От условностей. Интересно все это.

— Наверное. Спасибо за чай, Вова, мне ехать пора. Еще этот телевизор домой тащить…

— Да, понимаю. Ну ступай. Но вот что, Илюха, я тебя попрошу кое о чем. Давай ты ко мне еще разок заедешь в гости, как будет время. Может, тебе починить чего надо — привози.

— А взамен что?

— Расскажешь про поколение Сатори.

— Хорошо. Я позвоню.

Наверное, Вове действительно скучно здесь торчать одному, пить водку и мастерить всё подряд. Я б на его месте точно все бросил и махнул хоть на Аляску. Правда, а что его здесь держит, если даже внуки у него взрослые? Не понимаю я этих людей. Если тебе скучно — значит, ты не на своём месте, вот и все.

Ладно, заеду как-нибудь, почему нет. Дядька вполне нормальный.

«Река»

«Ветреный день» 

Кукла

Птицы с высокого купола

слетели — на риск и страх.

А жизнь прожила я куклою

в чьих-то тяжелых руках.

Ни поле — бескрайнее в дымке,

ни дерево — броситься вниз.

А губы — как на картинке,

и щёки — ягод каприз.

Тряпичная, но живая!

И всюду — игра, игра…

Дорога моя столбовая,

ты слишком ко мне добра!

Другие живут, как подранки,

им горе — привычный маршрут.

Не смертна я! Спозаранку

к вечности не спешу.

Но здесь, близ высокого купола,

припомню, где ветер ал,

как мастерили куклу,

и тех, кто её обряжал.

Кто посолил краюху

ту, что со слезой пополам.

…Мне не хватило духу

всё это послать к чертям!

***

Мы давным-давно все не такие!

Старомодна правда и вранье!

Я бы спряталась во дни иные –

в то лицо девичье бы свое!

В то — такое светлое — сиянье,

в легкое туманное тепло!

Не мгновение постой! — деянье!

То, что отгорело и ушло.

Стала мудрой, умной я и ловкой!

Возраст прячу — словно его нет!

Надеваю свитер и кроссовки,

чтоб не догадались — сколько лет!

***

Интриги да пустые словеса.

Лет сто, пожалуй, как я не влюблялась…

Хочу влюбиться в эти небеса

и скрипку, вызывающую жалость.

От каждой ноты жар идет волной,

такой пахучий, кроткий, невесомый!

Ах, посиди, скрипач, чуть-чуть со мной

на той планете издали зеленой!

Забуду я, что мной любим не тот,

что у него роман с другой девицей.

Играет скрипка! Господи, семь нот…

Судьба летит куда-то колесницей.

Я перейду ее как поле трав!

Я посижу Алёнушкой у речки.

Скрипач, ты прав! Давай встряхну рукав

и жизнь другую выну из-за печки.

И я ломаю, словно каравай,

свою любовь, делю ее на части.

И ухожу тихонечко за край,

и утопаю в выдуманном счастье.

***

Встретимся? Наверно! А, может быть, никогда не удастся

пересечься в мирах, свет лун скрестить в одной точке

на одной дороге, тропе, на одной автотрассе,

из одной чтобы чашки сливаться в глоточке.

И ласкаться губами к фарфоровым бликам,

и одной ложкой есть — ложка из мельхиора.

Ты, наверное, будешь моею ошибкой

из естественного по природе отбора.

Говорить будешь умно, что мной очарован,

а мне можно с тобою быть глупой блондинкой,

слушать: сколько во мне есть простого, святого,

сколько птиц перелетных, что у Метерлинка.

Толкований, познаний, костров, меток, правок,

волхвований, признаний, смертей, круговерти

и данайских даров, неоправданных ставок.

Где ты?

На какой из планет? На какой из великих

затонувших? Рушник где — байкальские рюшки?

Я в бетон закатала свой плач, свои крики.

Задыхаюсь! Мне холодно, вьюжно так, вьюжно.

Мне феврально в июле. В огне я промерзла

Я в ребре твоем, знаешь? Создай меня! Выпей!

Смастери из металла, гранита, березы,

свет горстями — в улыбку, черемухи кипень!

Если ты не родился, прошу, возрождайся!

Разведись! Откажи всем: жене ли, невесте!

Я не знаю, как вместе сложить мне все прайсы…

Может, ты был давно? Лет так сто или двести?

Или будешь когда-то? Я жду все упорней!

Я пеку пироги. Зелень ставлю для супа.

Как естественно быть у природы в отборе!

Твое небо — в упор мне. И солнце — в упор мне.

И во мне, и в меня, и мне в сердце сугубо!

Постелю на диване тебе. Ночь и звезды…

Где они, где они, аномальные зоны?

И сакральные сдвиги? Солярис! Чей воздух

ядовито пьянит! Пережди со мной грозы.

Не в Москве, так столкнемся с тобой в Аризоне.

Не в овале, так в ромбе. В пустыне, в песках ли

мы ползти будем, руки вздымая друг к другу

Пусть погибли. Расстреляны. Пусть наши прахи

над землею развеяны и над округой.

У отбора естественного нет отбора!

Птиц, зверей, огнекрылых и ангелокрылых.

Но не встретимся мы. Твое небо — в упор мне.

Твое солнце — в упор мне.

Ах, милый, ах, милый…

 

«Линда»

Дельфины

Первая маршрутка, которая подъехала к остановке, была под номером 22.

«Прикольно, и мне 22 года», — подумал Никита, выкинул только что прикуренную сигарету, прошел в салон и купил билет.

Удобно устроившись на дальнем сиденье в левом углу, он по привычке стал смотреть в окно. Cолнце светило сегодня как-то по-особенному. И грело совсем не по-ноябрьски, а как летом. Так, что хотелось выпрыгнуть на улицу и нестись куда-нибудь, все равно куда. Лишь бы подальше от института, семинаров, зачетов. И от курсов по продажам, на которые он поступил зачем-то. Хотя зачем — он знал, конечно. Как же еще будущему программисту зарабатывать деньги, если он только и умеет — создавать компьютерные программы? А это не хлеб и даже не машины. Их нельзя ни попробовать, ни потрогать. Как-то надо научиться продавать «котов в мешке». На курсах обещали, что научат. Но только с одним условием. Если выполнять все задания, даже те, которые кажутся нелепыми… И самым нелепым Никите показалось уже самое первое задание. Оно сбивало с толку, раздражало и даже выводило из себя. Но выполнить его надо. Нет, не потому что велели. Потому что он так решил. А решил, значит сделает. Только бы маршрутка побыстрее поехала.

…Так прошло минут десять, и все эти бесконечные минуты Никита прокручивал в голове только одну фразу. Он настолько хорошо ее выучил, что она ему уже снилась по ночам. Во всех красках, штрихах и светотенях. Во всех океанах, морях и заливах ему снились каждую ночь они. Дельфины. И все, что нужно сделать, — это всего лишь сказать о том, что ты видишь их. Дельфинов.

«А, сделаю, да и все! Сколько можно бессмысленно кататься! Надо просто сделать! Да и не то что сделать, просто сказать!» — подумал Ник и резко вышел в середину салона. Набрав полные легкие воздуха, громко и, как ему показалось, вполне уверенно он выпалил: «Смотрите, дельфины!»

В маршрутке то-то недовольно шикал, кто-то крутил пальцем у виска, а кто-то вообще ничего не заметил. Это для Никиты было почти не важно. Или все-таки важно? Совсем чуть-чуть важно, что думают о нем все эти люди… Почему-то ему стало так стыдно, что захотелось выпрыгнуть прямо на ходу и бежать, бежать, бежать… Все равно куда. Лишь бы отсюда. Студент с трудом дождался следующей остановки и пулей вылетел из автобуса, даже не заметив, что хмурый мужчина в темной куртке выпрыгнул следом за ним.

— Эй, пацан, а ну стой, побазарить бы…

— Извините, я очень тороплюсь, мне действительно надо идти, — ответил Никита, почувствовав, как в животе сжался комок.

— Так ты и пойдешь. Если сможешь. Только сначала побазарим. Вот об этом, — незнакомец резко рванул молнию куртки, сбросил ее и остался в одной футболке. Она была — нет, не сногсшибательна. Она была ярко-красная, как международный конфликт. А украшал ее мультяшный дельфин такого синюшного цвета, что хотелось зажмуриться. А потом открыть глаза и понять, что это все был глюк. Потому что такого в реале не бывает.

— Мне эту футболку женщина подарила. Любимая. Надя. Ты понял, пацан? Ты против любви? Против дельфинов? — стал напирать незнакомец.

— Нет, конечно, уважаемый, я и за любовь, и за дельфинов, я за, я за. Я вам все сейчас объясню… Видите ли, в чем дело, я учусь на курсах по продажам интеллектуальной собственности…

— А дельфины-то тут при чем? Или ты с Надькой моей раньше встречался?

— Все не так, уважаемый. И с Надеждой вашей я не встречался. И дельфины ни при чем. Я получил такое вот психологическое задание: надо в переполненном автобусе громко сказать: «Смотрите, дельфины!» Я сделал это! — ликующе закончил Никита.

— Совсем вы там заучились на хрен. Да ты хоть знаешь, что о тебе люди подумали, школьник хренов?

— В том-то и дело, что догадываюсь. Это дурацкое упражнение как раз и надо делать, чтобы перестать париться о том, что о тебе подумают другие люди, понимаете?

— Ни хрена опять не понимаю, но я бы точно так не смог. Держи пять, пацан, я — Колян.

— Никита. Рад знакомству, — пожал руку новому знакомому Ник.

— Ну, бывай, Никитос.

Не пройдя и тридцати шагов, Ник услышал вслед: «Сто-о-ой! Кому говорю, стой, школьник!». Он обернулся на крик и увидел бегущего прямо на него Коляна. Он показался Никите недовольным и даже разъяренным. Комок в животе опять сжался и завибрировал, как телефон. Но убегать уже не было смысла. Ник сделал вдох-выдох и двинулся в сторону Коляна.

— Уф, думал, уж и не догоню тебя, земляк. Я вот тут что подумал… А давай вместе! Покричим вместе: «Смотрите, дельфины!!!» Вот, держи, — Колян снял с себя футболку и протянул один рукав Никите.

Они растянули ее, как транспарант, и Ник сравнил все происходящее почему-то с символом свободы. Непонятно отчего, но именно — свободы. Вот так стоять посреди улицы в обнимку с неизвестным, в общем-то, человеком и радостно, во все горло, кричать с ним дуэтом: «СМОТРИТЕ! ДЕЛЬФИНЫ!! ДЕЛЬФИНЫ!!!»

«Нижний Новгород» 

Умный разговор

В детстве, точнее, наверное, в молодости, у меня была труднообъяснимая мечта: всех умных и талантливых людей, которые мне встречаются в жизни, перезнакомить друг с другом. Сейчас, уже прожив довольно большую жизнь, я понимаю, что мне просто везло в этом плане, я имею в виду знакомства с интересными и даже гениальными людьми; понятно, что каждый из них — в своей области. Откуда у меня появилась эта идея — не знаю; предположение имею, но точно не знаю. Просто всегда мне было интересно: отчего одни люди умные или талантливые, а другие глупые и неинтересные?

Занятно, что по жизни все мои лучшие друзья были всегда чуть-чуть постарше меня. И вот в детстве в соседнем со мной доме жил Саша, парень лет на пять постарше меня. Сам Саша был очень умным, и во дворе про него так все и говорили. Еще когда он учился в университете нашем провинциальном, его москвичи заприметили и перетащили к себе: то ли в МИФИ, то ли в МФТИ. А сейчас он вообще физик-теоретик и академик в настоящей Академии наук, в той, где деньги платят за то, что ты член этой академии. А тогда, когда Саша переехал учиться, а потом и работать в Москву, он все равно продолжал приезжать к нам примерно раз в месяц, чтобы навестить родителей. А мне он всегда звонил по телефону, и мы с ним встречались. Вот как-то раз Саша мне звонит: мол, давай встретимся, приехал я.

А в тот момент я очень увлекся и сдружился с Анатолием, заведующим литературно-постановочной частью нашего славного театра юного зрителя, любопытнейшей личностью мерещился он мне тогда. И не ошибся опять-таки я: через много лет стал Анатолий правой рукой Олега Ефремова во МХАТе, потом открыл свою школу-студию в Бостоне, что в США, возил своего Олега Табакова туда, к ним, в Штаты, по просьбе Джека Николсона, чтобы он, Табаков подучил его, Джека, театральному мастерству русскому. И вообще стал мой Анатолий с годами известной в мире искусства фигурой.

Вздумалось мне их, Анатолия и Сашу, познакомить как-нибудь. Вот, подумал, интересная встреча будет — два умнейших человека на моих глазах перезнакомятся, и разговоры говорить будут о чем-нибудь умном. Сразу я не смог сообразить о чем, но надеялся придумать. Это довольно трудно потому, что у умных людей по-другому устроен механизм мышления. Саше я сразу сказал, когда приходить и во сколько — сказал, что чайку попьем. А вот Анатолия пришлось отлавливать, и посулил я ему дать почитать книжку «Роковые яйца» Булгакова, которую случайно купил в букинистическом магазине — редкая книжка, в двадцатые годы выходила. Анатолий клюнул.

Анатолий-то знал, где я живу, куда я переехал после женитьбы. А вот Саша… Дом наш, хоть и в центре города был, но щитковый, двухэтажный, восьмиквартирный, и на нем ни номера дома не было написано, ни номеров квартир на входных дверях не нацарапано. И потому Саше своему я адрес сказал, но сам в окно выглядываю, жду его, чтобы он по подъездам не шарахался. А, как увидел, выскочил встречать его во двор. А тут и Толик мой идет. Мы поздоровались. Я их познакомил друг с другом. Анатолий, увидев моего Сашу и пожав ему руку, тут же спросил у него:

— Скажите, Саша, а у вас бывают проблемы с очками? Сейчас не только у нас в городе, но и в Москве, говорят, трудно хорошие очки заказать.

— О, — отвечает ему мой Саша, — у меня постоянные проблемы с очками.

— Саша, я могу вам помочь. У нас тут открыли новую «Оптику». Моя тетка родная в ней заведующая. Хотите, сейчас пойдем к ней, я вас с ней познакомлю и походатайствую за вас. Прямо сегодня и очки закажем.

— Здорово, — говорит мой Саша, — пойдем.

— Дорогой, — говорит мне Анатолий и обнимает меня, — я посмотреть твою книжечку завтра приду, а сейчас надо помочь твоему другу. Ты не против? Только никому не отдавай ее, она мне очень нужна.

— Да нет, — говорю, — не против. Идите — очки-то надо делать.

Вот так я и не послушал, о чем говорят умные люди, когда встречаются друг с другом. Последние годы Анатолий в Америке у дочери живет, к нам, в Россию, только записать какую-нибудь новую передачу на телевидение приезжает. Саша тоже больше все по заграницам лекции читает, но его я все же изредка вижу. И вот как-то раз сижу я у Саши в гостях, у него дома, в Москве, чай пьем, говорим об умном. А тут в телевизоре по каналу «Культура» показывают моего Анатолия, и рассказывает он просто-просто и про Чехова, и про Булгакова. Я и говорю Саше:

— А ты не помнишь, как я вас с Анатолием знакомил? Вы ко мне в гости приходили, а потом он тебя повел очки новые заказывать.

— Не помню. Надо же — как здорово!

«Завтрак в Гороховце» 

Здравствуй, дерево!

(отрывок из повести)

Весна обрушилась внезапно, накатила зеленой пенной волной, оглушила треском лопающихся почек, залепила глаза и ноздри тополиным пухом, рвала небо на части лезвиями молний. Оттаивала земля, оттаивали души, распускались, наливались соком, сбрасывали с себя ледяную коросту. Еще немного, и впустишь в распахнутую грудь синюю птицу, войдет она в тебя, совьет гнездо, и не будет тогда ни мыслей, ни слов, сплошное восторженное восклицание! Ожидание? Ждать будем осенью! А пока — наполняй легкие-паруса весенним бризом, дурей от запаха сирени, кружись вместе с тополиным пухом.

А Вика так бы и крутила педали, ехала бы вечно мимо старых кряжистых дубов, тоненьких смущенных берез, парней, играющих в футбол на лужайке. А как хотелось Маргаритой лететь над ночной землей, над россыпью мерцающих огней и в восторженном забытьи кричать: «Города! Города!..» Но нет, прочь из города! Время от времени под колесами смачно лопалась сухая веточка. Вика пару раз тормозила, неуклюже сползала с седла, проверяла давление в шинах.

Вика почему-то вспомнила эпизод из какой-то книжки, где героиня — юная знатная леди скакала на своем породистом коне по ровным аллеям Булонского леса. Мерно покачивались страусиные перья на ее шляпке, развевалась по ветру бархатная амазонка пронзительно-голубого цвета, тонкая нежная рука в ажурной перчатке сжимала резную ручку хлыстика. А у Вики вместо шляпки с пером — выцветшая бандана, вместо амазонки — закатанные под колено джинсы и растянутая почти до колен майка, вместо породистого скакуна — велосипед, а вместо таинственного Булонского леса, который располагается наверняка где-нибудь под Парижем, — небольшой и весьма загаженный парк. Можно же не обращать внимания на пластиковые бутылки и упаковки от чипсов, цветами-мутантами торчащие из молоденькой куцей травы, можно ржавые железки принимать за вылизанные дождями и временем скелеты драконов. Можно и себя возомнить юной виконтессой, едущей на тайное свидание с кавалером. Или, наоборот, убегающей от назойливого ухажера.

Сейчас по кедровой аллее, потом по лиственничной, затем по липовой, а дальше, наверное, по березовой. Глаза застилает зеленоватым туманом. Туман везде разный, на кедровой аллее — густой, прохладный, синевато-серый, пахнет смолой. На липовой — легкий, прозрачный, сладкий, над головой — ажурный купол зеленого хрусталя. А дальше — колоннада лиственниц — морщинистые, серо-коричневые с синеватым отливом могучие стволы, протыкающие облака, ритмично покачиваются. Засмотришьсяa вверх на макушки — голова кругом пойдет, зачарует, затянет, так и хочется руки вверх поднять, всем телом в струнку вытянуться, голову запрокинуть до хруста в шее и качаться, качаться. Вот и она — такая высокая и могучая, как и ее товарки. Ствол в полутора метрах от земли расходится надвое, буквой «Ч».

Ну, здравствуй, милая. Извини, что долго не навещала, не обвязывала твой морщинистый ствол шелковой ленточкой. А то, помнишь, в прошлом году пришла я к тебе, а вокруг ствола — синяя ленточка, концы по ветру трепещут, ты задумчиво хвоей шепчешь. О чем ты думала долгими зимними ночами, когда корни твои, вмороженные в окаменевшую почву, ломило от холода, когда вершина твоя упиралась в серое, инеистое небо, когда кора трещала от мороза, а сильные ветви сгибались и пружинили под ледяным, колючим ветром? О чем ты думала, зажатая в тисках зимы? Расскажи шепотом хвои, спешным говорком молодых тонких ветвей, нутряным басом рвущегося к небу ствола.

Прижаться горячей щекой к пахучей морщинистой коре, слушать, как внутри дерева ходят тугие соки, повернуться, прислониться ладонями, спиной, затылком, икрами к гудящему стволу, слиться, сплестись с корнями, отдать могучему, пробужденному от зимнего забвения дереву, свою боль. Помнишь?! Ты помнишь?!

«Ту-ду, ту-ду», — по-прежнему доносилось из рощи. Услышишь кукушку прежде соловья — не будет тебе в этом году любви, почему-то вспомнила примету Вика. «Ту-ду», — отражалось от прохладной глади стоящей в низине воды. «К‑ко-о‑э, ку-у‑у-э-а», — грассировали лягушки. «Ших-ших», — шепталась трава с шинами. «Сто четыре, сто пять, господи, как много-то, — про себя считала Вика и спешно добавляла уже вслух:  — Да о чем это я! Красота-то какая, батюшки! Да почему ж я, дурочка-то такая, неужели мне только с деревьями разговаривать да лягушек слушать!»

— Знаешь, мне всегда казалось, что я лишняя, — Вика погладила морщинистую кору. — Вот ты, растешь тут, живешь, у тебя есть свое место… У каждого есть свое место, а у меня нет. Только у меня нет. И я не знаю, что делать…

Лес обступил ее со всех сторон, укрыл ветвями. Вика всегда пряталась в лесу, искала спасения у леса, у корней дубов лила слезы, шепталась с березами. Не у каждой девушки есть свой лес. Вот и сейчас убегала, уезжала, пряталась от своего прошлого. Ну, здравствуй, дерево, что делать, моя милая?! Давай вспоминать все по порядку, заглядывать во все щели, искать самое важное, по узким ложбинкам в серо-коричневой коре подниматься к ответам. 

«В саду»

«Окно в лето»