20.09.2014 10:33:00Желтая кофта всегда в моде

    Мода книжная или мода музыкальная у консервативных, очень взрослых и строгих людей зачастую вызывает отторжение. Люди предпочитают ценности, «устоявшиеся во времени». В этом есть свой резон — их поведение несуетливо, не сулит ошибок и разочарований.

    «Я не читаю этих… новых. Порнография одна. Лучше еще раз Бунина перечитаю». (Бунина можно при этом не перечитывать, главное — представить позицию, поставить себя над.) «Мне нравится Иосиф Кобзон, вот это — певец». (И никто не спорит.) «Мне мила группа "Воскресенье", все остальное — кривлянье, а вот это — обо мне, уже четверть века слушаю». (И «Воскресение»  тоже хорошо.) А еще надежнее — идти дальше вглубь: Клавдия Шульженко, Муслим Магомаев, Майя Кристалинская. Они точно не подведут.

    Александр Вертинский опять же — единственный исполнитель песен, который актуален уже, представьте себе, сто лет! Обычно певца хватает на одно-два десятилетия, потом его образ начинает размываться, осыпаться, таять. А пиратские диски Вертинского, первые записи которого датируются 1914 годом, можно легко найти на развалах mp3 (диск выше — Билан, диск ниже — Высоцкий), про него собирается снимать кино Дуня Смирнова, его перепевают Александр Скляр, Гребенщиков и Богушевская, его песни крутят радиостанции, только что вышел отличный альбом ремиксов на Вертинского. Наконец, мои дети знают его гениальные шансонетки наизусть. Приятно иметь дело с таким устоявшимся именем. Это не какая-то там «мода».

    Дело, однако, в том, что Вертинский в свое время был именно что моден. Мало того, любить его песенки считалось признаком дурного вкуса. В мемуарах поэта Владимира Пяста о Есенине встречается такой разговор: «Вы что, любите Вертинского?» — спрашивает Пяст Есенина удивленно и чуть разочарованно. — «Да, очень», — отвечает Сергей Александрович, улыбаясь: вот, мол, угораздило.

    Впрочем, Есенин сам был модным, и мало того, желал быть модным. Анатолий Мариенгоф, другой модный поэт и, кстати, наш земляк, нижегородец, вспоминал, как Есенин завидовал славе Шаляпина: увидел однажды, как великий бас вышел из пролетки, все вокруг ахнули: «Это он! Это он!» — у Есенина дыхание остановилось: он тоже хотел быть таким же.

    Есенин хотел этой славы и когда сначала ходил по светским салонам Петербурга в деревенской поддевке, разыгрывая из себя крестьянского Леля (и порой на заказ исполняя под тальянку похабные частушки — только свет просил выключить), и когда на пару с Мариенгофом переоделся в лаковые башмаки, цилиндр и стал заказывать вещи у лучшего портного Москвы. И, собственно, получил, чего желал: когда Есенин вернулся в 1923 году из поездки в Европу и США, его выступления охраняла конная милиция — такие колоссальные толпы шли слушать поэта.

    Маяковский тоже был модным и желал быть модным, то есть: услышанным, читаемым, признанным, — просто сначала для этого ходил в желтой кофте, потом создал Левый фронт искусства, а затем вступил в самую жесткую большевистскую литературную организацию РАПП. А как он был огорчен в самом начале этого пути — когда в 1918 году проиграл звание «Короля поэтов» другому модному персонажу — поэту Игорю Северянину, напевавшему свои стихи на музыку слащавых опереток той поры. «Короли нынче не в моде!» — бросил Маяковский после конкурса. Если б выиграл сам — так не сказал бы. Маяковский, конечно же, огромная величина — но кто теперь рискнет упрекнуть Северянина в том, что студенты и курсистки любили его больше? Северянин тоже был огромный талант, даром что его ругал Лев Толстой за пошлость. Льву Толстому можно — он был не просто титан, он при жизни стал самым читаемым и модным писателем не страны, а целого мира.

    Блажен не только тот, кто хранит традиционные ценности и ориентируется на них, а тот, кто вовремя понимает: вот стихи и вот музыка, вот картины и вот рассказы, которые останутся надолго, которые будут классикой. Для этого надо иметь привычку слушать и вслушиваться, читать и зачитываться — и ты будешь вознагражден первым. Пока все остальные говорят, что нет ничего лучше романсов Чайковского (к которому при жизни, кстати говоря, было модно относится снисходительно) — вы уже поняли, с кем имеете дело, услышав первые романсы Свиридова (к которому в иных кругах и по сей день принято относиться скептически).

    Пока люди твердят, что лучше Фета и Надсона не может быть ничего, вы уже услышали молодого, наглого, отвратительно себя ведущего, к тому же беззубого Маяковского, и поставили себе галочку: «гений» — хотя вокруг вас все говорили: это просто мерзость, он просто хам, куда мы катимся!

    Какое удовольствие первым разглядеть Высоцкого — о котором писались разносные статьи как про образчик дурного, почти уголовного вкуса — и вовсе не потому, что советская власть желала «травить» барда, а просто потому, что она как раз была консервативна и консервативные ценности хранила бережно. Иногда — слишком бережно. Какая удача первым, еще году в 1976‑м, ну, в крайнем случае 80‑м, догадаться, что такое Борис Гребенщиков: не какой-то безумный, изгнанный из университета студент, сочиняющий полную ахинею, а удивительного дара человек, который воспитает своими песнями несколько поколений новейшей интеллигенции. Другой вопрос, что такие разнородные личности и творцы, как Вертинский, Маяковский, Есенин, Высоцкий или Гребенщиков, переживая периоды ошеломительной и еще, слава богу, прижизненной моды на то, что они делали, — руководствовались при всех своих желтых кофтах, цилиндрах, костюмах Пьеро, французских женах и прочих закидонах — далеко не только желанием быть в фаворе, быть в моде. Да, они хотели бы услышанными и неплохо владели навыками того, что сегодня назвали бы PR или даже «самопиар», — но им, конечно же, было что сообщить. Помимо очевидного (хоть и безусловно несравнимого по масштабу в каждом отдельном случае) дара эти люди обладали (и обладают, вне зависимости от пребывания среди нас) другими важными чертами: чувством приобщенности к своей Родине и к своему языку, истинной религиозностью и высоким нравственным чувством, удивительно понятным национальным характером и близостью к существу народа.

    Примеры здесь можно приводить еще долго. Суть сводится к одному: всем им было на что надеть цилиндр. Под желтой кофтой там была спрятана огромная душа и трепетное сердце. Нынче, как и во все прежние времена, отдельные люди стремятся подвести глаза и выглядеть как Пьеро, но при этом «Ваши пальцы пахнут ладаном» у них все равно не получается. Другие готовы обрядиться в желтую кофту, но вообще не знают, что такое «Флейта-позвоночник». Третьи рады примерить цилиндр и лаковые башмаки, но никогда не сочинят «Дорогая, сядем рядом…» или «Исповедь хулигана». Иные могут жениться на актрисе, а «Коней привередливых» оседлать не смогут все равно никогда. Выворачиваются наизнанку — а «Калину красную» снять не в состоянии. Желтую кофту не стоит надевать на пустое место. Снимаешь кофту — и ничего не останется.

    Однако если мы заранее пугаемся шума людского и моды, взрывного поведения и юной забубенности, предпочитая «проверенные ценности», мы рискуем остаться в дураках и при жизни Маяковского — Маяковского не узнать, и при жизни Вертинского — Вертинского не услышать, при жизни Шукшина — Шукшина не посмотреть. А только ходить туда-сюда и повторять с насупленным видом — помните, как у Экзюпери? — «Я человек серьезный, я человек серьезный…» Не стоит забывать, что самые больше глупости совершаются с самым серьезным видом. Больше доверчивости, больше легкомыслия, больше интереса к миру и открытости. Как у Пушкина. Как у Моцарта. Еще, кстати, два модных персонажа.

    Вы знаете, в свое время пришел на землю один хороший человек и принес весть. И о нем стали говорить. Передавать слова его из уст в уста. Но были и в те времена серьезные и строгие люди, которые посчитали, что никому не нужен Новый Завет, когда и так уже есть Ветхий. И где теперь эти серьезные люди? Ах, какие ошибки случаются у серьезных людей.