Еще в далеком советском 1988 году я была потрясена впечатлением, которое произвел на меня обычный добротный голливудский фильм «Модернисты». Мало кому сейчас известный режиссер Алан Рудольф неожиданно обрел поклонников в неведомой для него стране за плотным железным занавесом. Как дипломированный филолог, я все понимала про «потерянное поколение». Как выпускница университета, сдавшая на отлично самый сложносочиненный дипломный экзамен под названием «Научный коммунизм», я точно знала причины появления в советском кинопрокате этой картины. Очень важно было художественно поддерживать время от времени возмущение строителей коммунизма невероятным богатством и роскошью по цене человеческой жизни.
Я очень удивилась себе. Что зацепило меня, к тому моменту маму двоих малышей и очень-очень занятую трудностями быта молодую женщину? Только несколько месяцев спустя, примеривая красную (!) шляпу с широкими полями к длинному темно-серому пальто, с красиво разлетающимися полами при плавном движении, в туфлях на высоких узких каблуках (неужели тоже красных?), я догадалась.
Эта невероятная мода! Модерн как способность видеть красоту в обыденности, обращение совершенства природы на службу дизайну и индустрии модной одежды. Внешняя чрезмерность и затейливость, создающая ощущение хрупкости и ненадежности мира. Это было смелое и сильное время. Сейчас уже можно так говорить, самая сексуальная из эпох в истории моды. Бессмысленно прекрасные и неправдоподобно романтические образы, живущие будто не в нашем мире, а в тщательно подобранных декорациях. Они заставили меня тогда действительно страдать от невозможности их совмещения с обычным человеческим счастьем.
Я по-новому стала читать своим ученикам Блока: «И веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука…», помните, наверное? У меня были в основном ученицы, и я была уверена, что главная женская наука — хранить достоинство и красоту — благодаря моде великой эпохи модерна становилась понятнее. Я показывала им картины и фотографии, я объясняла, что умение нести на себе (в себе?) эти почти театральные костюмы, слишком яркие и шикарно-неповторимые шляпки и что-то там еще едва удерживающееся на волосах не легкомыслие, а искусство. Что в таком платье трудно, конечно, жить размашисто, по-хозяйски, так сказать, зато легче сохранить нежность и женственность. Мы читали Чехова по программе и Френсиса Скотта Фицджеральда «по настроению». Мир настоящего искусства трагически противостоял миру денег, а границы этого противостояния растягивались в лихие девяностые уже и до нас. По экранам надолго загрохотали голливудские, и не только, боевики. Другое время — другая мода. А так хотелось увидеть украшения ручной работы на узких длинных платьях, похожих на цветок лилии, воздушные палантины и шляпы. Хотя бы это…
Что мы сегодня можем не знать о прекрасной эпохе модерна? Написаны тысячи исследовательских работ, организованы сотни уникальных выставок, а еще книги и кинопремьеры! Но все же не покидает ощущение нереальности того времени. Вот бы, подобно герою фильма Вуди Аллена «Полночь в Париже», убедиться в том, что все так и было: красивые женщины, гениальные мужчины, манящая и интригующая атмосфера творчества как бесконечного праздника. Зачем? Чтобы не спутать в наше время разрушительно-дорогую роскошь с красотой линий в изысканно-простом наряде, созданном не столько модельером, сколько художником. Как? Учиться чувствовать, пройтись однажды под дождем, например, или услышать живые звуки леса или моря. И сохранить красоту в себе, а не в иллюзиях о шикарной и богатой жизни…
P. S. Мои попытки найти себя в моде эпохи модерн вполне удовлетворяются несколькими кольцами, подвесками и браслетами из коллекций ювелирной компании Frey Wille, посвященных Густаву Климту и Альфонсу Мухе. Настоящим модернистам.