20.02.2014 10:33:00Если не можешь дотянуться...

    Я не могла представить себе, что рассказывать о первой любви так сложно. Запоминаются ведь большей частью яркие события и сильные чувства. А моя первая любовь была чувством нежным, мягким, добрым, трогательным.

    Он был на один класс старше, мне казался неземным существом: высокий, темноволосый, кудрявый, спокойный, уравновешенный — взрослый, одним словом, достойный настоящего чувства. Мне, к слову, было уже двенадцать лет, я успела к тому времени станцевать несколько медленных танцев в пионерском лагере, что позволяло мне уверенно разбираться в тонкостях отношений. Я так думала, разумеется. Более того, несмотря на довольно заурядную, если не сказать неказистую, внешность, два нелепых хвостика вместо прически и довольно простенькую одежду, у меня было немало поклонников из числа знаменитых лагерных спортсменов — настольных теннисистов и пионерболистов. Я была веселой, спортивной, умела играть в войнушку «без нытья», никого не «сдавала», хотя была чрезвычайно дисциплинированной и иногда выбиралась председателем совета отряда. Правда, мальчишки, которым я нравилась, как правило, были младше меня года на два, что не позволяло им рассчитывать на мое внимание.

    А из «серьезных» отношений к тому времени, как я влюбилась, у меня была история объяснения с прекрасным, как я сейчас понимаю, сильным и уверенным в себе парнем тоже двенадцати лет от роду. Он написал мне записку с просьбой «поговорить». Я в лучших традициях плохих начитанных «отличниц» поставила его на место. Он горевал и недоумевал, а мне было все равно. Где он теперь, интересно? До сих пор вспоминаю его вопрос, оставшийся без ответа: «Почему люди не хотят замечать настоящего?» В сущности, что нужно было ему в его первой любви? Понимания и СО-чувствия: стоять со мной в одной паре на линейке и сидеть за одним столом в столовой, танцевать только с ним медленные танцы и занимать друг другу место у теннисного стола… Много раз потом я вспоминала этот взгляд — очень серьезный и прямой, он виделся мне в других взглядах других сильных мужчин, но речь никогда не шла о любви. О деле, об ответственности за принятое однажды решение, о равенстве и силе. Это всегда была проверка — достойна или нет?

    Так вот, вернулось ко мне его страдание, и очень быстро. Теперь уже я искала встречи, случайной, естественно, ведь «девочки первыми записки не пишут» — письмо Татьяны к Онегину ждало меня несколько позже. Я смотрела ему вслед, страдая от невозможности идти рядом. Я завидовала его одноклассницам, которые могли запросто стукнуть его портфелем. И… чего уж теперь скрывать, бегала к телефону-автомату, чтобы, набрав номер, услышать его голос и повесить трубку. Я уговаривала себя, что мне «просто нужен красивый и высокий партнер для уроков бального танца», что я в любой момент могу попросить кого-то другого, но с каждым днем я все сильнее «вязла» в своем совершенно невозможном чувстве к нему. Я научилась писать стихи и красить нежные акварели, я стала сама шить и вязать крючком ослепительные школьные воротнички и манжеты, я выпросила у бабули довоенный черный крепжоржет, и старинная портниха сшила мне роскошный фартук с воланами. Я старалась не скакать, а плавно двигаться, не хохотать, а мелодично посмеиваться. Я все время готова была заплакать от малейшей обиды. Я была кроткой и ласковой (неужели я могла такой быть?). Я верила в наше будущее и ждала. Сначала учебный год с ним рядом, потом лето без него, потом еще год и еще лето.

    Но всё зря. Ну как всё. Через два года после полного краха надежд — он шел по школьному коридору с другой — я нашла и внимание, а потом и любовь — одноклассника, который стал и мужем, и отцом моих детей. Он всегда, кстати, вспоминал именно ту нежную девочку, которая была явно влюблена в другого, до которого так и не смогла дотянуться…

    Впрочем, воздушный поцелуй я ему все-таки послала. Один раз, уже после школы, будучи вполне счастливой женой и матерью.